Роберт Дж. Найтмарр МАШИНКА ПРОФЕССОРА ИПОХОНДРУСА. (Из цикла "Предания древних космопроходцев") Величайшему экспериментатору всех времен Роберту Вуду с благоговением. Автор, Р.Дж.Н. Часть первая По эту сторону непроницаемого барьера Кто движет науку? Почтенные старцы, убеленные тяжеловесными сединами, сидящие в пыльных хранилищах знаний и изобретающие новые неблагозвучные термины? Или безусые юнцы, ковбои от прикладной арифметики, смело гарцующие на бескрайних эмпирических просторах? А может наука сама, наплевав на законы мироздания, непреклонно движется одной ей понятным путем? Изобретает ли конкретный изобретатель колесо, или же это колесо уже давно само созрело и готово выплеснуться на свободу через любого изобретателя? Как правильно проводить научный поиск, чтобы в результате обнаружить кварки, а не потерявшуюся в прошлом году пуговицу от штанов? Вопросы, вопросы...Это повествование является краткой методологией научного поиска, а совсем не занятным фантастическим чтивом, как вы подумали. Оно прольет свет на методику постановки эксперимента, его основные стадии, влияние личности экспериментатора на процесс научного поиска и еще многое, многое, многое. Мы увидим мужей науки, так сказать, на их творческой кухне, окунемся в самую гущу эмпирического потока и попытаемся выудить оттуда хотя бы малую толику ответов на вышеупомянутые вопросы. Тебе, единственный читатель, которого не отпугнуло это жизнерадостное вступление, судить о том, удалось нам это, или не удалось. Сэмюэль Ларкин, первый жулик галактики (точнее, ее обитаемой части), внимательно оглядел зал. К его огромному удовлетворению оказалось, что пыли и грязи в помещении значительно поубавилось, а клочки бумаги в воздухе и останки аппаратуры на полу исчезли бесследно. При этом не завизжала противным визгливым голосом сирена, не замигала сигнализация и не включился свет - это тоже приятно. Либо у Ларкина не было с собой недозволенной металлической клади, либо двухметровая катушка не была металлоискателем (что гораздо более вероятно). Больше всего она напоминала сильно вытянутую объемную букву "О" с вывески "Одной бешенной собаки", в середину которой мог с трудом пройти человек. Именно это Ларкин сейчас и проделал. Во всяком случае, эта странная штуковина боролась с пылью, от которой Сэмюэль изрядно страдал. И воздух перестал пахнуть взрывчаткой и озоном. Ларкин осторожно обогнул эту странную катушку и прошел сквозь нее еще раз. Пыли снова стало меньше. Тогда он повторил сей смелый научный эксперимент снова. И снова. И еще. Поскольку наш естествоиспытатель проделает этот маневр еще пятьдесят шесть раз, пришло время объяснить вдумчивому читателю, что же все-таки происходит. А происходит заурядная кража общественной собственности по предварительному умыслу и с применением разнообразных технических средств. Что является основным родом деятельности нашего героя. Происходит это преступное деяние в святая святых планеты Ригель, - доме-музее самого профессора Ипохондруса, доктора кибернетики, молекулярной электроники, квантовой физики и релятивистской термодинамики. Почетного ректора университета системы Сети-14, кавалера "Платиновой туманности", пожизненного академика ста двадцати четырех академий Правого Рукава Галактики и научного консультанта Малого Великого Кольца (с правом "вето").И многое, многое, многое. Создателя нашего теперешнего образа жизни, между прочим. Огромное и мрачное каменное строение на вершине высокой горы Велвет уже полторы тысячи лет притягивает к себе туристов со всей обозримой вселенной. Веселой пестрой толпой взбегают они по каменным ступеням, высеченным в монолите горы, и смущенно затихают под сводами древнего храма науки, размышляя о вечности и мимолетности сущего. И возвращаются к своим житейским делам чуточку другими, более мудрыми и строгими. Может быть именно такого эффекта и добивался великий Иеронимус Ипохондрус, превращая в последние годы жизни свой дом в музей. Здесь нет ни одной вещи, привнесенной после смерти великого ученого, все изготовлено им собственноручно : и огромные застекленные стеллажи, полные всяческой техники неизвестного назначения, и витрины, и бестеневое освещение залов. Высокие стены увешаны обрамленными лично Ипохондрусом его многочисленными портретами кисти выдающихся современников. Обо всем позаботился технический гений далекого прошлого, даже о защите своего дома-музея от сподвижников Ларкина - все экспонаты защищены от кражи изобретенной лично Иеронимусом системой защиты. Доктор Иеронимус крайне не любил заниматься писаниной и не оставил после себя многотомных научных трудов, именно поэтому мы до сих пор не знакомы со многими его изобретениями, видимо не менее гениальными, чем известные нам. Три поколения мужей науки безрезультатно обломало свои интеллигентские зубы о защиту Ипохондруса, так что об устройстве и назначении большинства экспонатов приходится судить по названиям на бронзовых табличках. Интересно, что знакомый каждому с детства протонный привод сам изобретатель называл не иначе, как "Синфазный дефлюксатор на 144 МГц". Сродни этому и прочие названия - "Прямой полудуплексный экструдер", "Синагулятор малый, класса М", "Универсальная система дефлотации синергиальных кванторов" и даже "Починитель всего". Невозможно представить, насколько изменился бы лик цивилизации, получи она хоть часть этих несметных сокровищ. Но тщетно, защита надежно охраняет тайны доктора Ипохондруса уже более тысячи лет. И именно из-за нее в музее сейчас находится Сэмюэль Ларкин. Прибытие первого жулика на Ригель было достаточно шумным. Для разминки яростная перебранка с администратором лучшей гостиницы (галактического класса "белый карлик", между прочим).Ларкин утверждал, что такого клоповника не видел в жизни и на столь загаженный унитаз он не сядет даже в скафе высшей защиты. Администратор скромно, но с достоинством ответствовал, что действительно, по его разумению Ларкин должен сесть в другое место, и лично от себя добавлял разные народные ригелианские мудрости. В том смысле, что свинья грязь найдет. Спор был абсолютно бессмысленным, так как гостиница была действительно самой лучшей и чистой на планете. В конце концов, распугав всех потенциальных проживающих, стороны разошлись, сохраняя вооруженный нейтралитет и бормоча проклятия в адрес друг друга. Администратор направился к себе накручивать счет Ларкина посредством увеличения графы "непредвиденные расходы на проживание", а Сэмюэль, взглянув на часы (ранее принадлежавшие неосторожному администратору), предпринял поход по злачным местам Ригеля для успокоения нервов. В первом же таком месте ему объяснили, что с его понятиями о чистоте нужно пить в операционной. Или в межгалактическом пространстве, что предпочтительнее. Ларкину это известие настроения не добавило. Через некоторое время он все же прекратил бесплодные поиски и остановил свой выбор на очередном злачном месте, снизив свои критерии на порядок. И после первой бутылки ввязался в бессмысленную и смертельно опасную авантюру. Взведенный до последней крайности предшествующими событиями чистоплотный жулик опрометчиво связался с ипохондриками. Ни один разумный человек на Ригеле никогда не связывается с ипохондриками. Кто они такие, пьяный и злой Ларкин узнал только в завершение вечера, из беседы с таксистом. И проклял себя за свой длинный язык, расплачиваясь с таксистом его же выручкой, но было уже поздно. Если вам когда нибудь случится побывать на Ригеле - ни при каких обстоятельствах не связывайтесь с ипохондриками! А теперь повторим все вместе - Никогда И Низа Что Нельзя Связываться С Ипохондриками. Вам уже страшно? Особенно неисповедимы пути господни во взаимоотношениях науки и религии. Святой человек, глубоко верующий, бросается вдруг открывать стройные законы мироздания во славу Господа, создавшего их. И святая церковь немедленно начинает отрывать ему и его сподвижникам разные руки и ноги, причем во славу того же всемилосерднейшего Господа. К сожалению, нельзя запретить Земле крутиться вокруг Солнца, а звезды заменить гвоздиками в небесном своде. Даже если кого надо и сжечь заживо. Приходится признать, что правы были сожженные, Земля круглая. И церковь, терпя науку, обиженно отползает в свой угол. Хотя, конечно сильно обидно, что самый святой великомученик произошел от мартышки, а не от Бога. Ну хотя бы от Вселенского Разума или какой-нибудь Галактической Спермы. Это уже постнаучная религия. Ученые, помня о кострах, тоже кивают куда-то вбок, мол в глубине души веруем, от Адама и Евы, но работа у нас такая, это только на работе от обезьяны. Вера должна быть слепая и чихать на факты, иначе какая она вера. Кто будет верить в электрическую лампочку или велосипед, если они и так существуют? Хотя, можно даже ученого объявить святым (посмертно), и в него уверовать. Тут важно соблюсти некоторые принципы. Во-первых вера облагораживает самого верующего. От Бога лучше, чем от макаки ; приятно, что инопланетяне к нам прилетают, значит живем хорошо ;здорово видеть на три метра вглубь и десять лет вперед ; замечательно быть белым русским арийцем. Во-вторых, без затрат, учиться - дело ученых, а мы по наитию. В-самых-главных, для своих задаром - - жизнь вечная, ясновидение, исцеление от всех напастей и Древнее Сокровенное Абсолютное Знание. Тут кто-то кстати сказал, что Ипохондрус на самом деле не ученый вовсе. А самый обыкновенный засланный к нам инопланетянин. Дабы поднять нас, недоразвитых, до своих инопланетянских высот. Даром, что на Ригеле каждый второй инопланетянин, но это не в счет. Разум Центрогалактического Скопления накачал своего представителя Абсолютным Знанием по самые уши, замаскировал под рядового ригелианского ученого и незаметно подбросил на Ригель. Умные сразу бросились спорить, приводить факты. Ага, значит не чисто, пыль в глаза пускают. А сами засекретили от верующих масс важную инопланетянскую информацию. Кому-то тут вовремя Голос шепнул, да мол, я Центрогалактический Разум и всех вас, страждущих от науки, мигом приобщу к Высшим Познаниям Во Всех Областях. Гонимые умными сплотились вокруг имени Иеронимуса и обнаружили численное превосходство плюс боевой задор. Религиозный культ разрастался как на дрожжах. Уже многие слышали голоса покойного ученого и его соратников. Некоторые непрерывно. Появились обрядовые таинства, святые места и приветствия посвященных. Заняли свои боевые позиции священнослужители новообретенной истинной веры. Вырастали храмы. Тысячелетие смерти ученого было встречено массовыми празднествами верующих. Хотя воскрешения Иеронимуса не произошло, многие нищие духом лично встречались с гениальным изобретателем, и проводили долгое время в научных беседах о строении сущего и смысле бренного бытия. Множество костров пылало по склонам горы Велвет, к счастью на них пока никого не жгли. Посвященные чертили на земле пифагоровы штаны и хором выкликали "Е=МС квадрат", дожидаясь снисхождения на них благодати Всеобъемлющего Познания Сущего. Большинство дождались. Правда, увеличение количества знания на душу религиозного населения не вылилось ни в какие научные открытия или изобретения, но это ведь не главное. Зато у восьмерых плешивых выросли волосы, а количество женщин, забеременевших от великого ученого не поддается учету. Религия ширилась, крепла, и уже расползались по рукавам галактики миссионеры, приобщавшие страждущих к Великому Тайному Знанию. Вот поперек какого могучего течения попер Ларкин, встряв в чужой разговор и заявив во всеуслышание, что Абсолютной Защиты не бывает. Многочисленные ипохондрики (а их поблизости оказалось штук шестьдесят) просто онемели от такого святотатства, и немедленно ринулись в спор. Сэмюэль, взведенный предшествующими событиями и выпитым, минут двадцать клеймил их позором, а под конец заявил, что взломает любую Абсолютную Защиту голыми руками в три часа ночи во время землетрясения и готов держать пари с кем угодно. После чего наконец заметил, что число побелевших от ярости спорщиков возросло до двух сотен и понял, что пора делать ноги. Этого делать ему не дали, зато почти без побоев усадили за стойку и стали составлять условия пари. В письменной форме. Ларкину было милостиво прощено состояние рук, время суток и землетрясение, остальное вошло в договор. В соответствии с выработанным сторонами итоговым документом, Сэмюэль Ларкин обязывался взломать Абсолютную Защиту доктора Ипохондруса и предоставить в подтверждение указанного деяния неоспоримые доказательства. Письмо самого Ипохондруса ипохондрикам лично, заверенное его подписью - предложил Ларкин. Его терпеливо проигнорировали. В случае проигрыша Ларкин обязывался "не покидать живым" Ригель. Этим заменили формулировку "замочить" - более гуманно и без противозаконного насилия. В случае выигрыша Сэмюэля, ипохондрики (официально - Носители Величайшего И Вездесущего Вечного Вселенского Разума) должны были "всем своим кагалом шестнадцать раз обойти гору Велвет по часовой стрелке, раздевшись донага, распевая во весь голос "Славен светлый путь Ригеля" и посыпая голову пеплом собственных одежд". Слова "и ритмично ударяя себя хвостами по ушам" вычеркнули, несмотря на протесты первого жулика. К сему документу прилагались несколько листов с личными подписями ипохондриков. В завершение церемонии Сэмюэль Ларкин проткнул левую руку повыше локтя стилетом и расписался внизу данного пакта собственной кровью. Вот куда может завести любовь к чистоте, склочный характер и алкоголь. К утру весь Ригель знал об этом документе. Человеку, бредущему тернистой дорогой жизни, всегда предоставлено право выбора маршрута путешествия. В определенных пределах, конечно. Например, Ларкин мог немедленно смотаться с Ригеля, став посмешищем для всей галактики. Или всю оставшуюся жизнь просидеть на Ригеле, снося издевательства ипохондриков. Пустить себе пулю в лоб, наконец. К чести Сэмюэля все вышеозначенные выводы не пришли ему в голову. Крепко переживая, что забыл включить во вчерашнее соглашение пункт о накладных расходах, он позвонил бармену давешнего заведения. Бармен, взявший вчера на себя функции нотариуса и третейского судьи, сообщил о готовности стать также и букмекером, при условии, что хотя бы один идиот рискнет поставить на Ларкина. Иначе тотализатора не получится, вы уж извините, сказал бармен. Ларкин заверил, что он как раз является этим идиотом, и поставил на себя часть карманных денег лопоухих ипохондриков, оказавшихся вечером в пределах его рабочей зоны. Размахивая свежеотпринтованными билетом тотализатора и копией вчерашнего соглашения, он отправился приобретать необходимую экипировку. Это занятие поглотило целый день. К своим прочим недостаткам жулик чертовски не любил покупать что-либо за деньги. Даже ворованные. Сумерки встретили Сэмюэля Ларкина, запыхавшегося но не покоренного, у входа в музей. С матом разогнав огромную толпу зевак и повесив у входа табличку "Не входить, работает Ларкин", он приступил к своим профессиональным обязанностям. В пустом здании гулко раздавалась мелодия "Правь, Британия, морями", которую насвистывал жулик, преизрядно фальшивя. Музыкальный слух не входил в число недостатков Сэмюэля Ларкина. Через некоторое время был определен объект исследования, и насвистывания прекратились. В качестве объекта Ларкин выбрал небольшой деревянный стеллажик, застекленный сверху. Под стеклом на черном бархате блестел странный металлический экспонат, то ли большой карбюратор, то ли маленькая мясорубка. Это была латунная полированная трубка, диаметром в дюйм и длиной дюймов пять. Из ее середины выходил отвод того же диаметра, длиной в два дюйма. В общем, такой сантехнический тройник, только украшенный еще кучей каких-то мелких механизмов и посеребренный изнутри. "Натификатор автономный"- - скромно провозглашала бронзовая табличка, и внизу совсем мелко - "Абсолютная защита". Ларкин достал припасенный путеводитель по дому-музею и после кропотливых поисков прочел - "номер 146, изобретение доктора Иеронимуса Ипохондруса, натификатор автономный, научный прибор (назначение неизвестно)".Бросив путеводитель, первый жулик начал свои научные изыскания, повторяя и продолжая более, чем тысячелетние тщетные поползновения ученых всей галактики. Сначала Сэмюэль постучал по стеклу витрины кулаком. Натификатор остался глух к его мольбам и дверей не отпер. Тогда жулик провел по стеклу алмазным резцом, вделанным в рукоятку стилета. Звук был хорошим - высоким и чистым. Царапины не оказалось вовсе. Карманный микроскоп показал все то же стекло, красное дерево и бронзовую табличку, привинченную двумя стальными шурупами с сорванными шлицами. Решив для себя, что табличка тоже может быть неоспоримым доказательством, Ларкин некоторое время потратил на нее. Он обломил кончик любимого стилета, затупил алмаз и поранил палец. Других результатов не было. Следующий этап исследований включал использование передовых достижений техники. Первый жулик жег экспонат криптонным лазером. Экспонат не жегся. Ларкин достал из бездонных карманов спектроскоп и попытался получить спектрограмму объекта. Попытка частично удалась - мощная засветка на частоте излучения лазера и желтые полоски натрия. Желтые полоски давали все предметы Ригеля - результат воздействия целебного морского воздуха. Сэмюэль сказал нехорошие слова объекту лично и его создателю в частности. Затем вывел лазер в рентгеновский диапазон и попытался запечатлеть атомарную структуру натификатора. Натификатор стоял насмерть, и нехорошие слова уже характеризовали предков Ипохондруса по восходящей. Обозленный Ларкин вытащил второй лазер с целью получить интерференционную картинку объекта во всем доступном диапазоне частот. Он синхронизировал лазеры и, продолжая крыть родичей гениального ученого, приступил к работе. Когда он, наконец, хряпнул лазеры друг о друга, среди поминаемых родственников доктора уже попадались первые макаки. Затянувшийся эксперимент вошел в третью стадию - вооруженного штурма. Проявляя уважение к покойному и отказавшись от мелких калибров, Ларкин установил на стеллажике треногу кумулятивного заряда, рассудив, что покореженные останки натификатора лучше всегалактического позора. После чего торопливо покинул музей - заряд такого размера пробивает насквозь броню протонного танка. Из открытых дверей музея свистнули осколки и гора содрогнулась. Оглушенный Сэмюэль с надеждой ринулся внутрь. По всему залу парили белые хлопья и тучи музейной пыли. Трупы двух лазеров исчезли без следа, пол был усыпан дымящимися крошками снаряжения, так неосторожно забытого первым жуликом. Проклиная тех холоднокровных, от которых произошли млекопитающие мартышки, от которых произошел ненавистный ученый и скрипя ботинками по грязному полу, Ларкин бросился к своему неодушевленному противнику. Стеллажик стоял как новенький и чихал на ларкинские усилия. Белые хлопья оказались бывшим путеводителем. Проклятия превратились в сплошной непрерывный вой, и научный эксперимент вошел в заключительную фазу. Фазу бесцельного блуждания по музею, сопровождаемого пинанием всех встречных предметов. Большинство потрясающих научных и инженерных открытий обычно происходят на этой стадии эксперимента. Важно, чтобы производимые смелым экспериментатором действия были как можно более хаотичны и абсурдны. Например, Сэмюэль Ларкин прошел через подвернувшуюся ему странную катушку ровно шестьдесят один раз. Он прошел бы и больше, постепенно остывая и успокаиваясь, но внутри катушки возникла вдруг невидимая преграда, сильно разбившая Ларкину лоб. "Приветствую тебя, неизвестный посланец грядущего"- шепеляво прозвучало позади. Сэмюэль Ларкин резко обернулся и обнаружил Иеронимуса Ипохондруса лично. Конец первой части. Часть вторая По ту сторону непроницаемого барьера Будь Ларкин не первым жуликом галактики, а просто широко известным или выдающимся, он не раздумывая бросился на ненавистного ученого. С целью нанесения множественных телесных повреждений различной степени тяжести. Нет, не таков наш герой. Сэмюэль направился в сторону Иеронимуса Ипохондруса медленно, выставив вперед руки, и уберег свой лоб от очередной травмы. Да, перед ним оказалась точно такая же незримая преграда. Как выяснил жулик, сделав полный круг, он был заключен в невидимый стакан, метра три в поперечнике. В центре этого стакана находилась катушка. Ларкин с опаской поглядел по сторонам. Исчезли почти все стеллажи, помещение неуловимо изменилось, приобрело какой-то более человеческий вид. Очень такой домашний, жилой вид. А пыль и грязь исчезли совсем. На огромном, в полный рост, портрете великий Ипохондрус гордо глядел вдаль, озирая туманные горизонты науки. Настоящий Ипохондрус стоял под портретом в стеганном халате и шлепанцах. В правой руке он держал большую фарфоровую чашку с дымящимся чаем, а в левой - видавший виды паяльник. И глядел на Сэмюэля гордо улыбаясь, как на свое наилучшее изобретение. До Ларкина медленно, но верно начал доходить смысл происходящего. - Ну и как там жизнь, двадцать пять новых лет спустя?- осведомился великий ученый, помешивая в чашке паяльником. - Осмелюсь вам заметить, уважаемый доктор, что не разделяю ваш оптимизм по поводу четверти века, - начал светскую беседу Сэмюэль Ларкин, с трудом подбирая цензурные слова. - По моим скромным подсчетам, вы полторы тысячи лет как издохли. - Молодой человек, оставьте ваши неуместные шутки, - повысил голос Иеронимус Ипохондрус, уронив паяльник. - Поверьте мне на слово, эта машинка времени имеет фиксированный радиус действия. И он равен двадцати пяти новым годам ровно. И я еще ни разу не ошибался в простых арифметических подсчетах. - А вы никогда не задумывались, дорогой великий ученый, что эти ваши драгоценные двадцать пять лет можно повторить многократно, - ехидно, но вежливо спросил Сэмюэль, на ходу въезжая в ситуацию. Дальнейшая беседа двух естествоиспытателей носила непринужденный и дружественный характер. С помощью нехитрых технических устройств мужи науки наконец точно выяснили, что Сэмюэль ухитрился преодолеть временной интервал длиной в 1525 лет. И соответственно прошел через катушку времени шестьдесят один раз. Упорство, достойное восхищения! В ходе этих арифметических упражнений обнаружилось, что невидимый стакан не существует для доктора Ипохондруса, который свободно и неоднократно проникал сквозь него и даже таскал с собой калькулятор собственного производства. О чем извещала полированная бронзовая табличка, намертво прикрученная к калькулятору двумя шурупами. Великий ученый всегда и все делал основательно. Ларкин отвлекался и взирал на данный прибор голодным взором профессионального клептомана. Со слов доктора жулик понял, что для возвращения ему необходимо пройти через катушку в обратном направлении. И повторить это, естественно, тоже шестьдесят один раз. Он мгновенно вспомнил о той чрезвычайной ситуации, в коей оказался в своем времени, и поразился простоте, с которой она разрешилась. Все кучерявые картонки паззла заняли изначально им предназначавшиеся места, и головоломка была решена. Калькулятор и был тем неоспоримым доказательством, которого так жаждал Сэмюэль. Ларкин начал в уме умножать сумму своей ставки на количество ипохондриков. Цифра вызывала уважение. Тут же именной калькулятор неожиданно куда то запропастился. Одновременно раздался сильный грохот, и жулик с разбитой многострадальной умной головой обнаружился около злополучной катушки. После чего братья по науке выяснили, что их знания о пространственно-временном континууме оставляют желать лучшего. А Сэмюэль Ларкин еще и перепугался до полусмерти. Мало кого воодушевит перспектива навсегда остаться узником незримого стакана диаметром около трех метров. Хотя доктор Ипохондрус обрадовался возможности иметь такого вдумчивого и приятного собеседника, как Ларкин, разбирающегося в науках и имеющего настолько умелые руки. Великий ученый, окруженный всю свою жизнь тупыми и непонятливыми ригелианскими обывателями, страшно нуждался в друге и соратнике. Дружеская вечеринка принимала затяжной характер, поэтому ученый с трудом приволок новоявленному узнику массивное кожаное кресло и предложил чайку, крепкого и горячего. Подавленный случившимся Ларкин ответствовал, что уже давно и зверско хочет в туалет, но стеснялся смущать хозяина. Пришлось служителям высших сфер заняться житейскими проблемами отправления естественных надобностей в сложившихся условиях, а совместные интимные таинства, как известно, сближают. О подробностях происходящего каждый может судить, руководствуясь собственным воображением, поэтому о технической стороне этого дела мы умалчиваем. Потянулись дни заточения Сэмюэля Ларкина в невидимой тюрьме. Ушли куда-то нервозность и торопливость последних дней. Покой и умиротворение неслышно спустились с небес и укрыли мятежный разум первого жулика своими пушистыми крыльями. Пришло другое время - тихое и мудрое, как каждый год вслед за буйным жарким летом приходит осень, пора подведения итогов, сбора урожая и опрессовки теплоцентралей. Деревья избавляются от ненужной листвы, зверье отращивает густой подшерсток, грызуны набивают норки ворованным зерном, а ученые переходят от смелых научных экспериментов к теоретическим изысканиям. И на обломках научных приборов вырастает стройное и прекрасное здание теории. И мир рукоплещет гениям, силою мысли уносящимся в дивную страну, имя которой - - Неведомое и Непознанное. Так и для наших героев пришло время собирать краеугольные камни познания. Прояснилась и история создания машинки времени. Нет, покорение временной стрелы не было целью доктора Ипохондруса. Его никогда не волновало ни прошлое, ни будущее. Иеронимуса занимал вопрос, почему в году не целое количество дней и как этот прискорбный факт исправить. А если бы в году было еще и целое количество недель, то календари для разных лет отличались только номером года! Механизмы часов и начинка компьютеров не требовали временной привязки, они бы сами знали, что первого января всегда суббота. Вот какие благородные помыслы двигали великим ученым, когда он решился слегка притормозить родную планету и подправить существующий календарь. Возникал вопрос - куда деть колоссальную энергию, которая должна высвободиться в результате календаретворчества. В качестве энергоприемника и использовал хитроумный ученый машинку времени, потому что временные технологии отличаются огромной энергоемкостью. Так появилась в центре профессорского замка дырка во времени, а Ригель получил совершенный календарь. И Ларкин теперь сидел в невидимой тюрьме, как побочный эффект этого эксперимента. Ипохондрики уже начинали казаться узнику ужасно милыми существами, он готов был отдать все на свете, чтобы когда-нибудь вновь увидеть их. По теории Ипохондруса получалась следующая картина : машинка времени родилась в момент усовершенствования календаря и будет существовать вечно. Она способна переносить людей и предметы на любое время с дискретностью 25 лет. Временные парадоксы невозможны, им препятствует невидимая преграда, возникающая в опасных ситуациях и мешающая нарушению структуры времени. Ларкин сидит во временной каверне за 1525 лет до собственного появления на свет, видимо, до тех пор, пока не выполнит миссию, предначертанную ему изначальной временной структурой. Сам Ипохондрус в будущем не был, да честно говоря и не собирается. Поэтому дело самого жулика знать, в чем таки заключается эта миссия. Как только она будет выполнена, Сэмюэль сможет вернуться к своим пенатам. Причем именно в тот момент, из которого он убыл. "Свято место пусто не бывает" - выразился профессор, но Ларкина мало порадовало возведение в ранг святого. При столь тесном общении Сэмюэль скоро убедился, что профессор совсем не похож на хрестоматийный образ великого Ипохондруса. Ученый постоянно отвлекался от исследований, чтобы быстренько изобрести то одну, то другую полезную вещь. Он постоянно что-то мастерил, из соседней комнаты пробивались сполохи сварки, слышался рев точила или скрежет листового металла. Потом профессор долго выпячивал грудь и надувал щеки, вертя в руках новенькую струйную авторучку или атомную зажигалку с бронзовой табличкой. Обустраивая невольного гостя, Иеронимус умудрился создать дюжины две полезных мелочей. Большинство из них до сих пор успешно применяются в местах лишения свободы. При всем при этом именитый ученый абсолютно не интересовался космическими путешествиями, а значит не мог создать тот двигатель, который его прославит. Более того, он считал жидкостный реактивный движок верхом совершенства и не видел повода для его модернизации. "Дорогой, в чем проблема - эта штука вполне прилично летает, а вот грецкие орехи колоть до сих пор не научились", - отмахивался профессор и убегал, а из-за стены начинал доноситься рев фрезерного станка. Ларкин начал догадываться, в чем заключается его миссия. Представьте себе такую идиллическую картину. Поздний вечер, потрескивает пламя в нейтронной топке старинного камина, его багровые отблески полощутся на стенах каменного замка и двумя светлячками горят в очках великого ученого. Ларкин, утопая в черном кожаном кресле, размешивает вишневое варенье в большой фарфоровой чашке с чаем перегретым паяльником (теперь у них с профессором два паяльника!). Он рассказывает. Галактический жулик повествует о том, какое это великолепное ощущение - висеть на световом луче в маленьком блестящем веретене космокатера. Об аспидном бархате пространства в золотой пряже туманностей, об опаловых шариках планет и кометах, разворачивающих свои радужные шарфы прочь от искрящихся солнц. О Великом Безмолвии Космоса, которое не суждено услыхать астронавтам, доверившим свои жизни ревущему жидкотопливному чудищу, оставляющему на тончайшей ткани пространства свои дымные росчерки. И второй, и третий день говорит Ларкин, и жадно внемлет ему притихший Иеронимус. И приходят поэты, дабы напиться вдохновения и вкрапить в свои нетленные творения жемчужины ларкинского красноречия. И приходят художники, и целятся в великих ученых своими остро отточенными обкусанными карандашами. И наступает момент, когда профессор срывается с места, и бросив "я мигом", возбужденный до крайности летит к себе в мастерскую. Долго, очень долго будет доноситься оттуда лязг металла и натужное гудение сварочного трансформатора. Обессиленный Сэмюэль откидывается на спинку кресла и не мигая долго глядит в потолок. Ларкину хочется взвыть от тоски и безнадежности. Две небольшие слезинки выкатываются из глаз его. Первый жулик плачет - он вспомнил свой дом. "Вы увидите этот замок, мистер, и вы снимете с себя последнюю рубашку, мистер", - говорит агент. Когда они продрались сквозь колючие заросли, лес внезапно закончился и прямо перед ними оказались заброшенные руины, которые агент гордо именовал замком. За руинами лениво шевелился сонный океан. Ларкин не стал снимать рубашку, он прижался щекой к холодной замшелой стене и прищурившись глядел на бесконечную плоскость океана. Темный и неподвижный, он был похож на странную скульптуру, часть этих развалин, а чайки носились над ним и орали пронзительно и суматошно. Агент, утомленный этой затянувшейся сценой, начал тихонько покашливать. Тогда жулик обернулся и начал бешено торговаться. "Я не вправе, мистер, вы же сами понимаете, мистер", - отбивался ошеломленный агент. Сэмюэль замолчал, и молчал всю обратную дорогу, глядя куда-то вдаль. Через два дня зазвонил единственный прямой телефон Льюиса Ри. Ларкин вычислил самого продавца, минуя длинную и запутанную цепь дилеров - такого еще не делал никто и никогда. Собственно говоря, Льюису Ри было абсолютно все равно, почем продавать эту паршивую планетку - жалкие крохи в сравнении с его миллиардным состоянием. Миллиардер, сбитый с толку таким поворотом дела, уступил Ларкину безымянную планету за чисто символическую цену. Казалось, все закончилось ко всеобщему удовольствию. Но уже через месяц сам Льюис Ри бился своей миллиардерской головой о стену и проигрывал один процесс за другим. Процесс об отчуждении собственности. Сэмюэль Ларкин исхитрился почти задаром купить планету кислородного ряда, которая оказалась в Черном Секторе. Случай неслыханный и в своем роде уникальный. Очень много лет тому назад проводили картографирование Обозримой Вселенной. Занятие исключительно муторное и капиталоемкое. Когда работа уже подходила к завершению, и перерасход средств превысил все мыслимые пределы, абсолютно неожиданно выяснился прискорбный факт. Как известно, сердцем современного суперкомпьютера является суперпроцессор, оснащенный математическим суперсопроцессором. И этот самый суперсопроцессор, по вине фирмы-изготовителя, ошибался в некотором знаке после запятой. Говоря простым арифметическим языком, суперкомпьютер считал, что в окружности не 360 градусов, а немножко поменьше. Ну самую малость. Поэтому из солнечной системы, как центра космофотосъемки, в бесконечность простирался совершенно не картографированный сектор. Фирме, допустившей оплошность, конечно напинали сильно, но очень негромко. Несколько лет работы уже не вернешь, денег ,естественно, тоже. Поэтому конфуз пришлось замять и закончить картографические работы, как ни в чем не бывало. Благо сектор, на окраине Обозримой Вселенной не превышал в ширину нескольких десятков километров. Но Обозримая Вселенная имела несчастье с годами быстро увеличиваться в размерах, а вместе с ней рос и Черный Сектор. Результат вы уже знаете - Ларкин получил в личную собственность планету, которая не облагается никакими налогами, не контролируется полицией, да и вообще не существует. К чести первого жулика, он не стал на этом никак наживаться. Он на ней просто жил, да и то нечасто. Переругался с окрестными строительными компаниями, но все-таки восстановил неизвестно чей замок. В редкие свои посещения, он первым делом выволакивал мешок продуктов на опушку, испещренную огромными следами. Стоило тихо удалиться, как с опушки раздавалось чавканье, сопровождаемое басовитым подвыванием. Продукты поедались вместе с мешком. Ларкин не интересовался личностью соседа - жрет, ну и ладно. Он выходил на балкон, ставил на пол блюдечко молока и садился в плетеное кресло, закутавшись в красный шерстяной плед. Маленькая золотая змейка выползала неизвестно откуда и устремлялась к блюдечку. Ларкин молча глядел на свинцовый океан, а чайки носились над ним и орали, орали. Через некоторое время приползала насытившаяся змейка и золотым клубочком сворачивалась у него на коленях. Что еще нужно уставшему человеку ? Некоторые источники утверждают, что все это слишком гладко для простого совпадения. Ну не мог, не мог первый жулик раньше всех узнать о кислородной планетке в Черном Секторе. Не мог вычислить прямой номер Льюиса Ри. Кое-кто произносит совсем другое имя в связи с этими фактами. Имя совсем недавно появившегося, но успевшего навести шороху хакера - Силиконовый Дождь. Имя, конечно, вычурное и неоригинальное, но он подписывается именно так, и больше о нем неизвестно ничего. Было высказано мнение, будто бы сам Ларкин и является этим хакером. Нет - утверждаем мы с полной ответственностью. Хакерское дело требует усидчивости, порядочного объема знаний в своей области, наличия компьютера и большого количества времени. Ничем из вышеозначенного не обладает клептоман Сэмюэль Ларкин, снующий из одного места в другое и постоянно влипающий во всевозможные истории. У нас имеются некоторые соображения по поводу того, кто на самом деле скрывается за подписью Силиконовый Дождь. Отсылаем любопытных к поучительной истории "У попа была собака", более того надеемся, что всякий читающий этот рассказ в данный момент прервется, дабы немедленно ознакомиться с сей на редкость поучительной историей. Ждем вас в начале следующего абзаца, где первый жулик столкнется с новыми неразрешимыми проблемами. Ну вот, теперь, когда вам уже известна история Вилли Вильямса, можно вернуться к нашим ученым. Сэмюэля уже не так припекают мысли о родных пенатах, он жрать хочет. Попытки доораться до увлекшегося профессора ни к чему не привели, если не считать того, что Ларкин сильно охрип и начал мучиться жаждой. А без воды человек выдерживает еще меньше, чем без пищи, даже если он первый жулик галактики. Калькулятор, брошенный в стальную дверь лаборатории, вызвал страшный металлический грохот, раздраженное "минуточку, минуточку" из-за этой двери и отсутствие калькулятора. Ларкин, используя купальный халат и правый ботинок, сумел заарканить видеофон профессора и дозвониться к нему в лабораторию (номер был записан карандашом на корпусе видеофона).Тщетно - - профессор трубку не снимал, а через полчаса непрерывного трезвона аппарат в руках Сэмюэля перестал подавать признаки жизни. Видимо он отключался из лаборатории. Сэмюэль понял - выкручиваться придется одному, и начал прикладывать интеллект к решению очередной научной задачи. Добывание еды из холодильника, отстоящего примерно на 15 метров от места заключения голодающего Ларкина. Или всемерное приближение данного холодильника к вышеописанному месту с целью извлечения из него этой самой еды. Жулик исхитрился опрокинуть один из стеллажей с научной литературой ("я же сказал - минуточку" - донеслось из лаборатории), потом долго и нудно швырял здоровенные фолианты (с бронзовыми табличками "Личная библиотека Иеронимуса Ипохондруса") за холодильник. Чертовски тяжелая работа - швырять книги достаточно далеко, можете поэкспериментировать сами хотя бы с тем, что сейчас держите в руках. Когда под действием весомых научных познаний холодильник откатился достаточно далеко от стены, Сэмюэль начал попытки зацепить его вычурную хромированную ручку, по мере рыбалки непрерывно совершенствуя свое мастерство и орудие лова. Случайно вместо ручки удалось зацепить колесо и подкатить вожделенный агрегат на всю длину провода, на этом смелый эксперимент выдохся. Старинный сетевой провод и розетка, наверное были армированы сталью и стояли насмерть, недопуская обесточивания агрегата. Умели в старину делать вещи! Правый ботинок жулика намертво заклинило под холодильником, попытка его вызволения закончилась плачевно. Дело в том, что окончательный вариант снасти для заарканивания холодильников включал всю одежду Сэмюэля Ларкина, а самым слабым звеном оказался купальный халат, располагавшийся первым в этой связке. В результате все наличное имущество голого жулика теперь состояло из огромного кресла и купального халата с одним рукавом. Взвыв от бессилия, Ларкин со всех сил катнул кресло в сторону злосчастного холодильника, сильно ударившись головой о невидимую стену. От удара дверца холодильника распахнулась, и Сэмюэль, взвыв вторично, метнул халат ,да так ловко, что угодил в открытое окно. После чего без сил опустился на каменный пол своей невидимой тюрьмы. Предмет мечтаний Ларкина был абсолютно пуст. Увлеченный профессор не удосужился запастись продуктами. Совершенно голый Сэмюэль сидел на холодном полу, прислонившись спиной к катушке и проклиная свою судьбу вообще и великие исторические миссии в частности. И гадая, сколько месяцев потребуется профессору, чтобы создать прообраз цивилизации будущего. А из открытого холодильника по-зимнему веет прохладой. Это наглядный пример эксперимента неудавшегося, который, как учит история науки, не менее важен и интересен, чем эксперимент удавшийся. Хотя сам экспериментатор придерживается прямо противоположного мнения. А тем временем великий доктор Ипохондрус, засучив рукава, увлеченно лудил, паял и зачищал напильником посинелые сварные швы. Отбросив в сторону пневмопистолет с дымящимся алмазным сверлом, хватался мозолистой профессорской рукой за бормашину. И вновь страшный механический визг наполнял пространство лаборатории, грозя вдавить барабанные перепонки прямо в мозг. Большая наука не терпит белоручек. Неожиданно, когда Иеронимус как раз приклеивал фазовый инжектор специальным моментальным суперклеем (который схватывается в течение получаса), и вынужден был фиксировать вышеупомянутый инжектор при помощи обеих рук и живота, ожидая затвердевания клея, прямо перед его утомленным лицом включился экран наружного мониторинга. На экране нарисовалась рыжая бородатая морда. - А халатик-то почти новый, - с вызовом произнесла морда. - ...? - Я и говорю, рукав вот только пришить, и носи на здоровье! А некоторые такие ценные халатики в окошки выкидывают. Зажрались. - Не соблаговолите ли Вы, любезнейший ..., - начал медленно закипать профессор, сожалея, что не снабдил внешнюю камеру дистанционным выключателем. А рыжий субъект все потрясал на экране странно знакомым халатом. - Ну, отличный халатик, просто пальчики оближешь, - и морда продемонстрировала грязную волосатую пятерню с кривыми желтыми ногтями. - Ларкин ! - Понял Ипохондрус, и метнулся к двери. Инжектор сбрякал об пол. - Замечательный халатик, - продолжала рыжая морда. Профессор в конце концов вообще снял лабораторную дверь. Приволок с улицы видеомонитор и установил его Сэмюэлю. Для поддержания надежной связи, сказал профессор. А самое главное - на левой ноге Иеронимуса появился собачий ошейник. От ошейника к месту заточения Ларкина тянулась веревка. Механическая связь - самая надежная, сказал профессор. Теперь надвигающееся светлое будущее уже не грозило раздавить Сэмюэля. Непроницаемая преграда внутри катушки все истончалась. Теперь она уже начала прогибаться под давлением руки. Скоро она лопнет, как оболочка мыльного пузыря, и великий жулик сможет отправиться в обратный путь. А внутри мастерской крепчал росток будущей цивилизации. Новой цивилизации, которая похоронит цивилизацию нынешнюю. Профессор, создавая свой двигатель, столкнулся с целым ворохом всяческих проблем. А узнав, как их принято решать, поразился и вознегодовал. Нет, решительно весь мир требовал полной переделки. Двигатели, дороги, жилье, спорт, связь - все требовало немедленного обновления. И готовый двигатель начинает покрываться скорлупой корпуса. Появляется ажурный каркас двух маленьких крылышек по бокам стальной сигары. Металлическая плоть затягивает ячейки этого каркаса, алмазно сверкают огромные обзорные стекла - такие непривычные и невероятно удобные. Почти готовый космокатер высится в центре мастерской, а сам Ипохондрус исступленно ругается по видеофону насчет ярко-красной краски одному ему ведомого состава. И, бросив трубку, яростно грозит ей - придет и твоя очередь. Но сейчас предстоит одно важное и неотложное дельце. Иеронимус улыбается. А невидимая преграда, заточившая Сэмюэля в доме профессора, все истончается. Стремительный ТР-506 торчит, уставясь в потолок мастерской с таким видом, будто уже почуял за ним бесконечный простор вселенной. Вечная слава ученым-прикладникам, не боящимся замарать машинным маслом манжеты, мелко исписанные формулами! Профессор улыбается и выходит к Ларкину, пряча за спиной нечто тяжелое. Очень тяжелое. Великий жулик полулежал в кресле. - А, знаешь, Сэмюэль, мне тут пришла в голову мудрая мысль, - очень издалека начал Ипохондрус, загадочно улыбаясь, - Как ты думаешь, почему сквозь дырку во времени сюда никто не проник ? - Потому, что только один дурак сподобился проскочить через катушку шестьдесят один раз. - Я пришел к ДРУГОМУ выводу, - и профессор вытащил из-за спины скорчер. И навел его Ларкину точно в лоб, медленно и плавно, - Улыбнись, Сэмюэль! Сноп ослепительного света вырвался из короткого ствола и раздробил жулика на сто тысяч частиц. И частицы эти закружились во мраке в радостном танце вокруг багрового шара, некогда бывшего креслом. Шелест прибоя медленно накатывался и откатывался. Накатывался и откатывался. Накатывался ... нет, не прибой, это проклятый трехнутый профессор все еще бубнит откуда-то издалека. Помереть спокойно, в тишине, и то нельзя. - ... специального. Настройка на токи подкорки, понимаешь? Личностный ключ! Личностный ключ - вот в чем весь фокус. Совсем немного нужно, чтоб настроить временной контур под твои личные характеристики. И, тогда, вход в катушку будет открыт только Сэмюэлю Ларкину, понимаешь? То есть был открыт, черт, запутался. - Вход, - повторили те частички, которые успели вернуться обратно в тело жулика, - Да, вход ... - Для этого я и снял твою энцефалограмму. И тепловую картинку, и структуру изменения влажности окружающего тебя пространства. Ну и фотографию, так, на память, - продолжал Ипохондрус импровизированную лекцию, медленно проступая из чернильной тьмы с порхающими блестками. Ларкин ощутил в руках плотный кусочек картона. Руки уже частично действовали. - А я чуть действительно не изменил влажность окружающего пространства, чуть-чуть не изменил, - с трудом выговорил Сэмюэль. Иеронимус уставился на него непонимающе. Надо же, "скорчер", - удивлялся позже профессор, - никогда не подумал бы! Но на мудром лице его читалось, что подумал, уже подумал. Не удивительно было перепутать, именно фотоаппарат-энцефаллограф и послужил толчком к созданию знаменитого скорчера. Легендарного оружия пионеров космоса, изобретенного доктором Иеронимусом Ипохондрусом полторы тысячи лет назад, или в будущем месяце, как посмотреть. К чести первого жулика на фотографии он действительно улыбается, только улыбка уж больно вымученная, не фотогеничная. Но и профессор всего лишь неопытный фотолюбитель. А невидимая преграда стала еще тоньше. Почти совсем исчезла. И Сэмюэль уже сидел на чемоданах, предвкушая, как он потрясает профессорским калькулятором перед рожами ипохондриков, когда открылась одна маленькая деталь. Великая миссия жулика во времени еще и не начиналась. Злополучная временная машинка и не думала отпускать Ларкина в родное ему время. Преграда внутри катушки стала тонкой и гибкой, но стояла насмерть. И Сэмюэль вынужден был оставаться пленником в доме профессора Иеронимуса Ипохондруса, как мышонок, накрытый стаканом. Маленький, жуликоватый, насмерть перепуганный мышонок, хлопающий черными глазками под перевернутым стаканом. Мышонок Сэмюэль. Проблема состояла в том, что Иеронимус не изобретал никакой абсолютной защиты и изобретать не собирался. Более того, он был абсолютно уверен, что такая защита теоретически невозможна. Он неоднократно и в подробностях разъяснял Ларкину, почему она невозможна. Ларкин упирался, лез в теорию, возражал научно, с каждым разом все более и более аргументировано. Он очень хотел домой. Сэмюэль считал, что защита основана на все том же временном сдвиге (видимо, из-за сходства ее с тем цилиндром, в котором он так долго находился). Профессор не оставлял камня на камне от его умозаключений, убегал в мастерскую, а жулик штудировал очередной фолиант. Затем выдергивал профессора из мастерской за веревку, и выстраивал следующий карточный домик. Домик рушился под доводами рассерженного Ипохондруса. Бесконечные диспуты на повышенных тонах, чередуемые паузами. Ларкин читает, Иеронимус пилит. Потом снова - поругались, разбежались. И того и другого обуревает сильная научная злость, и производительность их умножается многократно. Из мастерской уже страшно воняет краской, а жулик так увлекся научными изысканиями, что выпустил из рук калькулятор, с которым не расставался. Более того, он стал забывать, куда его положил. Так в жарких научных спорах зарождается прекрасный волшебный стебелек новой теории, зреет и развивается, и расцветает вдруг изумительным цветком. Наука, как и папоротник, размножается спорами. И цветет также редко, но прекрасно, и те же чудеса открываются тем, кто присутствует при ее цветении. Великий жулик уже догадывается - абсолютную защиту изобрел не профессор Иеронимус Ипохондрус. Да, не без его помощи, но кто лучше медвежатника знает, каким должен быть идеальный сейф? Кто разбирается в защите лучше вора? А еще Ларкин ее живьем видел, да что видел, все зубы об нее обломал. Очень, очень простая вещь абсолютная защита. Необходимо и достаточно, чтобы предмет, подлежащий абсолютной защите, был слегка смещен во времени. Совсем немного отставал бы. Чуть-чуть. И все! Его можно видеть, щупать, уронить на ногу. Но воздействовать на него нельзя! Нельзя подвергнуть никаким изменениям потому, что в СЕЙЧАС он попал не измененным, каким был за крошечный миг до начала воздействия. И за миг до этого. Еще. И еще. И вечно он будет пребывать в том самом виде, в котором его застигла защита. Ларкин ухмылялся. Но, сказал Ипохондрус, глядя на переплетенные кисти собственных рук (они изображали течение времени), но... И погрозил Сэмюэлю из этого переплетения неопознанным пальцем. Маленькая проблемка, ну совсем малюсенькая, просто ничтожная. Энергия. Море энергии. Тормозить планету, чтоб защитить музей от воров? Неоправданные траты. Я себя, конечно, люблю и ценю, но не до такой же степени! Нет, совсем крохотное смещение, - и жулик начертал в воздухе изящный интеграл. При величине смещения, стремящейся к нулю, туда же стремится и энергия! Чем меньше временной сдвиг, тем меньше и затраты. Фигушки, - - взъярился профессор, с трудом расплетя пальцы и пытаясь сложить их в кукиш. Время - штука квантовая, как поезда в метро. Ты можешь оказаться на станции только в те моменты, когда приходит очередной поезд, но не между поездами! Минимальное время опоздания - это интервал их движения. Или этим рейсом, или следующим. И каков наш интервал? - поинтересовался Сэмюэль. Точно не знаю, примерно около трех лет, - отрезал профессор и пощелкал на калькуляторе, - - тридцать на десять в шестой гигаватт. И попытался уйти. Но Ларкин крепко держал нить(веревку) разговора. Я хотел бы убедиться, - вкрадчиво сказал он, - - мне понадобится немного медной проволоки ноль-восемь, пассатижи, небольшой генератор. И остальное по этому списку ... Смелый научный эксперимент переходил в практическую стадию. Иеронимус догадался - цивилизация будущего на сегодня отменяется. У меня кое-что осталось с прошлого раза, - тяжело вздохнув, сказал он и кивнул на катушку, торчащую за спиной жулика. Настоящий ученый всегда рад помочь другому настоящему ученому. На том и держится мир науки. А грядущая цивилизация немного подождет. Этот карточный домик оказался гораздо прочнее предыдущих. Эта катушка времени была намного меньше предыдущей. Она красовалась посреди стола, заваленного всяческим электрическим хламом. Хлама по объему было примерно раз в двадцать больше. Из-за катушки высовывалась голова великого жулика. В пространстве внутри катушки неподвижно висел ларкинский стилет. Ну и как, - спросил профессор Ипохондрус. Сэмюэль исподлобья взглянул на вошедшего. Потом легким движением вынул стилет и с силой метнул в профессора. Стилет пробил грудь Ипохондруса, ближе к левому плечу, его трехгранное острие вышло из спины и увязло в дереве стенной панели. Иеронимус бессильно опустил руки и уставился на вычурную рукоятку, торчащую из груди. Крови почти не было. А я еще обратный клапан не привинтил, - с сожалением произнес профессор, поднимая глаза на Ларкина, и осекся. Сэмюэль снова достал стилет и метнул в профессора. И снова. Он повторил это раз двадцать. И, когда закончил, стилет продолжал висеть внутри катушки. Не могу понять, в чем тут фокус, - расстроено пояснил великий жулик, - расходится с теорией напрочь. Размер кванта времени получился отрицательным. Очень маленьким, но отрицательным! Давай попробуем поменять направление магнитного поля в синхрообмотке, - Ипохондрус уже устремился к столу, на ходу потирая свое абсолютно целое плечо. И если бы друзья-ученые не были так увлечены диспутом, они услышали бы легкий хлопок. Совсем еле слышный хлопок. Это исчезла, превратилась в ничто, преграда, отделяющая Сэмюэля Ларкина от его родного и горячо любимого времени. Но жулик и профессор еще не знали об этом, увлеченные научным поиском. И узнают нескоро. Им так много еще предстоит свершить. Конец второй части Междучастье (Лимбо) Рушилась старая цивилизация. Цивилизация масляно-бензиновая. Цивилизация, пожирающая окружающий мир, агрессивная и болезненная. И на ее месте вырастала цивилизация новая - световая. Изменению подверглось все. Миксер на кухне умер, был похоронен без всяких почестей, и заменен совершенно новым устройством. Рассыпались асфальтовые дороги, пробиваемые насквозь бурно прущими из земли ростками зелени. На смену им не пришло ничего. Исчезли провода, покрывавшие плотной паутиной небо городов. Дома изогнулись доселе невиданными арками и спаялись в единое целое, и целое это зацвело и зазеленело. Припланетные космодромы, окруженные километрами мертвого пространства, дикие, страшные и чужеродные, прекратили свое существование. Природа зализала раны с потрясающей скоростью. Огромные ржавые цистерны многочисленных заправочных планетоидов смялись, скомкались в маленькие шарики и вдруг распустились ажурными сверкающими цветами. Даже связь начала потихоньку уползать из радиодиапазона в световой. Свернулась в тонкие незримые лучики, которые протянулись через всю обитаемую вселенную. И только дом-музей создателя этого чуда, великого Иеронимуса Ипохондруса, не претерпевал абсолютно никаких изменений. Непоколебимой серой громадой высился он на горе Велвет (Ось Мироздания - так переводится это гордое имя), посреди бурно меняющегося мира. Суждено ему пребывать неизменным вечно, служа напоминанием об ученом, заставившем мир развернуться и пойти другим путем. На сей раз - правильным. Об ученом, жизнь свою потратившем на создание теперь такой нам родной цивилизации. И, если б не напоминание это, кто теперь помнил бы имя профессора? Растворилось бы имя его в мутном потоке информации, как растворилось имя создателя колеса или солнечной батареи. Нет, не зря великий изобретатель превратил свой дом в музей. Теперь это памятник не только доктору Ипохондрусу - это памятник всем людям, беззаветно служащим Науке. И делающим нашу жизнь именно такой, какой она стала. И такой, какой она станет завтра. Мир этим людям и вечная слава! А Ларкин все наматывал обороты, проходя катушку времени, и мир вокруг него продолжал стремительно меняться. И каждый оборот приближал Сэмюэля к родному времени на двадцать пять лет. И продолжала расцветать цивилизация. И продолжал оставаться неизменным дом-музей Иеронимуса Ипохондруса. И продолжал свой путь во времени великий жулик, странно молчаливый и возвышенный, совсем не похожий на известного нам Сэмюэля Ларкина. Долгий, долгий путь длиной в тысячу пятьсот двадцать пять лет. Мир всем, находящимся сейчас в пути! Конец междучастья Часть третья Снова по эту сторону непроницаемого барьера Тут самое время пояснить, как выглядело происходящее, так сказать снаружи. Не глазами жулика, а глазами обывателей, населяющих Ригель. Вам когда-нибудь доводилось посещать совсем крохотные поселения? Одна улица - три дома? Все сидят прильнувши к окнам - ты гляди, Акулична опять помойцы выливат, полно ведро, а купила б себе порося ... И понимающе переглядываются. Ригель, по большому счету и был как раз таким поселением. В телевизоре - тоска смертная, выпивать - надоело, в кино надо деньги платить. Ну чем тут развлечься простому человеку? И вот надо же - грандиознейшее шоу - Сэмюэль Ларкин собственной персоной (а он личность известная, тот еще тип) против всех ипохондриков, вместе взятых. Покруче, чем гонки на астероидах на выживание. Телевидение врубилось сразу - тут пахнет таким скандалом, какого не видели со времен радарной лихорадки. Саму завязку, конечно, проворонили. Зато сразу же на экранах замелькали многочисленные лица ипохондриков, непосредственных (во всех смыслах) свидетелей произошедшего. С удивительно одинаковыми простыми и честными глазами свидетели живописали кощунственное поведение Ларкина, его неуважение к памяти величайшего из ученых. О мерзогадостном пакте, навязанном (навязанном!) великим жуликом скромным ученикам профессора. На экране медленно начинало прорисовываться жуткое ларкинское мурло. Когда Сэмюэль экипировался к штурму абсолютной защиты, его вело уже несколько автономных камер. За каждой из камер скрывался комментатор, разъяснявший телезрителям, какие гадости задумывает и совершает космический проходимец Ларкин. А остальной Ригель с замиранием сердца за этими гадостями наблюдал. Ну, понимаете, все прочие развлечения как-то приелись ... На подходе к дому-музею за Сэмюэлем летело уже десятка два камер, остальные полторы сотни затаились внутри. Потом весь Ригель потягивал пиво и во всех подробностях изучал странные (и бесполезные) манипуляции, творимые жуликом с абсолютной защитой. Обыватели ржали до слез. Еще ни одна комедия не была так единодушно принята на Ригеле. Рейтинг телевидения улетел в поднебесье и там зашкалил на отметке сто процентов. Кто-то умный уже писал сценарий бесконечного телешоу по мотивам похождений великого жулика. Никогда еще за кулисами ригелианского телевидения не наблюдалось такого количества людей с горящими радостными глазами, и люди эти носились, как угорелые, занятые суматошной лихорадочной телевизионной деятельностью, сталкиваясь лбами в коридорах и вновь разбегаясь. Энтузиазма не убавило даже то, что в самый разгар шоу Ларкин исхитрился, сам того не ведая, изничтожить почти весь парк подвижных телекамер. Уцелели только те три, которые последовали за жуликом, дабы поинтересоваться, с какой такой радости Сэмюэль захотел срочно покинуть дом-музей Ипохондруса. Остальные висели под потолком, удивленно разглядывая установленный жуликом кумулятивный заряд. Их смело всех, до единой. Камера общего плана не в счет, взрывом ее контузило, и остаток ночи она транслировала стены дома-музея (абсолютно нерезкие и почему-то фиолетовые). Но уцелевшие три телешпиона поставили красивую жирную точку в трансляции: Сэмюэль Ларкин, вогнанный неудачным штурмом защиты в полный и окончательный ступор, нехорошо ругаясь, бродит по дому-музею, натыкаясь на стены и экспонаты, проходит сквозь странное устройство в центре зала (похожее на букву "О" с вывески "Одной бешенной собаки"), не оборачиваясь уходит к себе в гостиничный номер, где (видимо) заваливается спать. И весь Ригель тоже заваливается спать, потирая руки в ожидании завтрашнего продолжения. Шоу должно продолжаться. Нет, не весь Ригель - телевизионщики вытаскивают из укромных уголков своего царства все то, что еще способно летать, и ставят под ружье. Весь наличный парк телекамер. И до рассвета кружат по коридорам и студиям ригелианского телевидения летающие шпионы, доводимые до ума многочисленными техниками. Ведь завтра с утра БУДЕТ ТАКОЕ ... Да, шоу должно продолжаться. Всенепременно. Из утренних новостей невыспавшиеся обыватели узнали об удивительных событиях, продолжающих происходить на их горячо любимой планете. Жулик Ларкин, проспав всего два часа, позвонил прямо из номера и заказал ФРАК. Черный, такого-то размера и такой-то полноты. Потом заказал рубашку, галстук и ботинки. Потом позвонил в магазин "Великолепный Самодельщик" и продиктовал список до зарезу ему необходимых вещей. Список открывал паяльник, затем следовало три страницы всякого радиомусора - провода там, резисторы ... А далее ... Далее Сэмюэль позвонил НА ТЕЛЕВИДЕНИЕ и назначил время пресс-конференции! В доме-музее великого Иеронима Ипохондруса. Там, сказал жулик, там вы получите ответы на ВСЕ вопросы. И бросил трубку, после чего новостей из номера Ларкина более не поступало. Что же приготовил межпланетный проходимец своим многочисленным болельщикам и злопыхателям. Тайна, покрытая мраком. Перечень радиодеталей, заказанных Сэмюэлем, мгновенно стал бестселлером и получил название "Список Ларкина" (Следует справедливо заметить, что он не забыт и более того - ЯВЛЯЕТСЯ БЕСТСЕЛЛЕРОМ ДО СИХ ПОР!!!). Первая версия происходящего принадлежала комментатору (ныне, увы, уволенному и забытому). Сэмюэль Ларкин, сказал комментатор, собирается помыться, побриться, спаять из данных деталей (см. список) длинный жгут и удавиться прямо в номере. А мы все будем его напрасно ожидать в доме-музее. К чести ригелианцев ему не поверил никто. В означенное время дом-музей осаждала неисчислимая толпа жаждущих лично присутствовать на конференции. Ей противостояли все ригелианские силы внутренней безопасности. Для удобства "не попавших в музей" все склоны горы Велвет были уставлены огромными мобильными телеэкранами. Внутрь музея пускали по специальным личным пропускам (соответствующим мгновенно разработанному образцу с шестью(!) степенями защиты. В музее на специальных трибунах размещали первых лиц города и особо приглашенных. Прочее пространство было запружено массой складных стульев, на которых располагался более простой люд. Но и те и другие сидели, вцепившись обеими руками в сиденья, боясь хоть на секунду оставить без присмотра отведенные им места. Все они знали - что-то будет! Да, да - сейчас ЧТО-ТО будет. Шоу вольно развиваться по своим законам, но любой мало-мальски грамотный телезритель всегда предчувствует грядущую кульминацию. Он ее нутром чует. И пусть вышеописанные события послужат уроком тем недальновидным ученым, кои считают, что научное изыскание ценно само по себе. Нет, и еще раз нет. Открытие необходимо правильно подать. Настоящий ученый не только творец своего бессмертного изобретения - он должен уметь сотворить и свою немеркнущую славу. И горделиво нести венок, которым сам украсил свое чело. Врачу - исцелися сам. Вспомните Господа нашего - "И увидел Он, что все что Он создал и вот, хорошо весьма. И была ночь, и было утро." Он был великим ученым, Бог. Вот еще один урок, который пытливый ум должен извлечь из этого поучительного повествования. Но мы несколько отвлеклись. Далее. Далее жизнь на Ригеле замерла - все, кто мог видеть и слышать, прильнули к телеэкранам. И вот привезли самого великого жулика, одетого во фрак, сверкающую белую рубашку, зеркального блеска ботинки и кожаные черные перчатки. Карманы фрака подозрительно оттопыривались. И неожиданно выяснился прискорбный факт - ему в суматохе забыли выписать пропуск. Эта маленькая заминка еще усилила накал страстей, и без того имевший запредельный градус. Наконец гвоздь программы, центр всех ригелианских треволнений и немеркнущая телезвезда Сэмюэль Ларкин стоит в лучах ослепительного света в центре дома-музея профессора Иеронимуса Ипохондруса, около того самого стеллажика, с которого он и начал свои научные изыскания. И в гробовой, почти космической, тишине. Попрошу огласить содержание договора, говорит жулик. Очаровательная телевизионная красавица, мило и бессмысленно улыбаясь, оглашает пакт, который весь Ригель уже наизусть выучил. Тем временем Сэмюэль подходит к стеллажику, вынимает из карманов кучу всяческой электрики (кое-как связанной, сцепленной и спаянной вместе), кладет ее на витрину и чем-то там несколько раз щелкает. Нет эффекта. То есть никакого - ни вспышки, ни звуков, ни каких бы то ни было других проявлений жизнедеятельности. Хоть бы лампочка загорелась! Ларкин рвет это сооружение в клочки и клочки эти засовывает обратно в карманы. Попрошу более пристального внимания, говорит он, особенно вот на это - и тычет пальцем в витрину. Штук сорок камер срываются с насиженных мест, подлетают к жулику и начинают таращиться на него и стеллажик. Еще бы хотелось рапидом, дайте мне знать, когда можно начинать, снова произносит Сэмюэль. И попрошу очень тщательно - дубля не будет. Начавший было расслабляться зал мгновенно вновь замирает. И, видимо дождавшись сигнала, Ларкин высоко поднимает кулак в кожаной перчатке и с треском (похожим в тишине зала на выстрел) вдребезги разбивает стекло витрины. Осколки, вращаясь, летят во все стороны в воздухе, насыщенном светом прожекторов, и пускают разноцветных солнечных зайчиков в глаза ошарашенной публике. Полный шок! Ровные ряды лиц с разинутыми ртами напоминают соты. Сэмюэль, брезгливо разворашивает кучу стекла и вынимает из стеллажика странное устройство, похожее на сантехнический тройник (или маленькую латунную мясорубку), и показывает ее залу. Полная тишина, зал застыл, как кадр остановившегося фильма. И в этой тишине телеведущая, продолжая мило улыбаться, говорит жулику - ну и что, стекло вон сломали, вот если бы вы нам объяснили зачем она нужна эта ... "натификатор автономный", читает красавица по табличке, не переставая улыбаться. Хорошо, отвечает Ларкин, протяните мне правую руку ладошкой вверх. Затем жестом фокусника достает из кармана грецкий орех и запихивает его внутрь тройника. Там что-то щелкает, фыркает и выбрасывает на ладонь девице очищенную сердцевинку. А скорлупу через другой отвод бросает в сторону. И замолкает. Ой, какая прелесть, восхищается девица, и прыгает от радости, и восхищенно демонстрирует сердцевинку залу. А зал все не закрывает распахнутые рты. Мы продолжаем нашу прямую трансляцию, радостно объявляет красавица. И, обращаясь к жулику, с хитринкой - так, что Вы все-таки собираетесь нам показать, Сэмюэль? Позже вину за эти немногочисленные пожары тоже пытались свалить на Ларкина. И, как нам кажется, совершенно напрасно. На совести Сэмюэля множество грехов, но пожары не из их числа. Ответственность за возгорания несут люди, которые забывают следить за бытовыми электроприборами, садясь смотреть телевизор. Технику нельзя оставлять без присмотра, а жулик тут абсолютно непричем. Тем временем дальнейшие события в доме-музее носили исключительно сумбурный характер. Ларкину не задавали никаких вопросов. Все одновременно кричали и размахивали руками, то ли пытаясь что-то друг другу объяснить, то ли чего-то требуя. Минут через двадцать зал немного поутих, и великий жулик сумел сказать несколько слов. Ну, условия пакта я выполнил, произнес он, плюс голыми руками. А отсутствие землятрясения - не моя вина, вы его сами могли организовать ... А личное письмо доктора Ипохондруса, адресованное ипохондрикам лично, - заорал из первых рядов некто, видимо присутствовавший при написании пакта. Личного письма Иеронимуса Ипохондруса у меня нет, и быть не может, пояснил Сэмюэль, и несколько ипохондриков в зале нестройно заржали. Личное письмо доктора находится в центральном офисе нотариальной конторы Ригеля, скромно пояснил жулик, и срок хранения истек сегодня. Письмо открытое - - ознакомиться могут все желающие. Вопросы все? И, пользуясь возобновившимся ступором Сэмюэль Ларкин покинул высокое собрание. Собственно здесь наше повествование и заканчивается. Осталось несколько мелких штрихов. ШТРИХ ПЕРВЫЙ. Сэмюэль получил выигрыш на подпольном тотализаторе. Платили примерно двадцать три тысячи к одному. Выигравшим оказался только сам Ларкин. ШТРИХ ВТОРОЙ. Стеллажик был подвергнут всестороннему исследованию. Когда исследователи отвинтили бронзовую табличку с надписью "Натификатор...", с обратной стороны этой таблички обнаружилось продолжение надписи: "Все права на использование, изменение и продажу абсолютной защиты принадлежат ее изобретателю, замечательному ученому и моему лучшему другу - Сэмюэлю Ларкину." И подпись - И.Ипохондрус. И дата. Последовал очередной всеобщий ступор, начинающий уже входить в привычку на Ригеле. ШТРИХ ТРЕТИЙ. Личное послание Иеронимуса Ипохондруса далеким потомкам. Досточтимые ипохондрики! Я, профессор Иеронимус Ипохондрус, находясь в здравом уме и трезвой памяти, спешу сообщить вам следующее: 1. Никогда, ни при каких обстоятельствах никому из вас я не являлся и являться не собираюсь. А собираюсь я являться только людям всесторонне образованным, постоянно тренирующим свой ум научными поисками. 2. Официально заявляю, что после смерти я не состоял в интимной близости ни с одной женщиной. Рассказы о подобных актах - попытка стяжать научную славу неподобающим образом. Подобные измышления должны немедленно пресекаться. 3. Единственный способ стать моим последователем - это знания. Попытайтесь изучить сначала арифметику. Потом можно перейти к алгебре, физике, геометрии. Вы сами не заметите, как захлестнет вас с головой волшебный мир науки, как развернутся у вас за плечами огромные и сильные крылья. Но сначала арифметика! 4. Околонаучные разговоры не стоят ничего. Настоящую цену имеет только результат. Только при вручении премии за научные заслуги, неважно в какой области знаний, можете произносить "мне являлся доктор Ипохондрус". То же самое относится и ко всем моим коллегам - Копернику, Архимеду, Максвеллу, Бору и так далее до бесконечности. 5. Атрибутика роли не играет. Ученый имеет полное право стричься и одеваться как сочтет нужным, лишь бы это не мешало ему пройти свой путь в науке. Ученый, ворочающий миллиардами, и ученый-нищий одинаково ценны науке. Не имеет цены только безграмотный бездельник. Прошу считать данный текст моим научным завещанием. Создатель световой цивилизации Иеронимус Ипохондрус, лично. Дата. Подпись. ШТРИХ ЧЕТВЕРТЫЙ. Ларкин исхитрился выиграть многочисленные пари, начинающиеся словами - "а спорим, что мой стилет окажется прочнее чем...", и теперь на эту удочку уже никто не попадается. ШТРИХ ПЯТЫЙ, ПОСЛЕДНИЙ. Попытки выведать секрет абсолютной защиты у Сэмюэля Ларкина не увенчались успехом. Продать ее он также наотрез отказался. Да оно и понятно - какой вор сам себя и своих коллег добровольно оставит без работы? Нюська, смотри - смешные какие! И че они тут ходят, вокруг нашей с тобой горы? Давай им ручкой помашем. Девочка взяла куклу на руки и помахала ее рукой в направлении толпы. Сверху вниз. Потом она забыла про ипохондриков, пристроила тряпочную куклу поудобнее на коленях и стала смотреть на небо. А сине-зеленое небо Ригеля взирало на нее. Только девочка и только небо. И им обоим не было ни до кого больше никакого дела.